@темы: Армитэйдж

---

"Когда не знаешь, что делать, делай шаг вперед..." ( кажется, из Бусидо )

@темы: цитаты

---

Под настроение:

запись создана: 25.04.2010 в 01:25

@темы: песни

---

Р. Л. Стивенсон. Армии в огне

Зажглись фонари, как во тьме светляки,
Чуть слышно стучат за окном каблуки.
И сумраком синим безмолвно объят
Затихший мой дом и задумчивый сад.

Но мрак отступает, и вечер согрет -
Огонь все окрасил в свой яростный цвет.
Тревожно дрожа, он в камине возник
И вдруг замерцал на названиях книг.

Я город горящий увидел в огне.
(А может быть, это привиделось мне?)
Две армии бьются у башен его...
Но вот все погасло и нет ничего.

Но угли потухшие вспыхнут потом -
И город пылает, как чудный фантом,
И в этой горячей и алой стране
Вновь армии бьются в смертельной войне.

Кто видел горящие те города?
И армии те маршируют... куда?
О, сколько миров обратилось в золу,
Пока у огня я сидел на полу!

@темы: стихи

---

Если кому нравится )))

Суббота 28 августа
10:45—16:00
Телеканал "5 канал"

Долгая дорога в дюнах

В ролях: Юозас Киселюс, Ромуалдас Раманаускас, Эдуард Павулс, Лилита Озолиния, Карлис Тренцис.
Режиссер: Алоиз Бренч.
Производство: СССР. 1980.

В свое время староста деревни отказался выдать свою дочь Марту за любимого - сына рыбака Артура. Вместо этого он нашел ей обеспеченного мужа, сына известного фабриканта. Когда в Латвию пришли немецкие войска, староста стал пособником фашистов. А Артур встал на сторону Советской власти и в послевоенные годы возглавил рыболовецкое хозяйство. Судьба на долгие годы разводит Марту и Артура, от которого она родила сына.

@темы: кино

---

…И чтобы через пять минут эти шторы висели, как нормальные люди!
(из А. Кивинова)

@темы: юмор

---

Открываю для себя Клода Моне... не как художника - как человека...

www.peoples.ru/art/painter/mone/

Клод Оскар Моне
Claude Oscar Monet
( 14.11.1840 года [Париж]- 05.12.1926 года [Живерни])

Автор: Юрий Калещук

Статья: Ожидание, или Камилла в зелёном и голубом


Пройдёт много лет, прежде чем Клод Моне сможет написать это письмо:

"Сегодня более чем когда-либо я вижу, насколько противоестествен тот незаслуженный успех, который выпал на мою долю. Я всегда стремился достигнуть лучшего, но возраст и неудачи истощили мои силы. Не сомневаюсь, что вы найдёте мои полотна совершенными. Я знаю, что, когда я их выставлю, они принесут мне большой успех, но мне это безразлично, поскольку сам я считаю их плохими..."

Долгая жизнь подходила к закату, художник ни в чём не нуждался и никого не хотел видеть. Впрочем, он и не смог бы увидеть никого из тех, кто был ему дорог, даже если бы захотел этого: все давно ушли, он остался последним – астероид XIX века, угодивший в XX. В XIX – кажется, в 63-м году, да и в 74-м тоже – он был нищ и счастлив, потому что рядом были все, кого он любил.

У папаши Глейра, близорукого швейцарца, который держал мастерскую на левом берегу Сены, были свои причуды. Натурщиков он непременно обряжал в подштанники, уверяя, что не хочет спугнуть женскую клиентуру. И напрасно пухлая англичаночка с круглым лицом, на котором веснушек было больше, чем чистой кожи, требовала, чтобы натурщик снял "малиньки калисон", – Глейр был неумолим, а натурщик глух. Англичаночка пустила в ход последний аргумент: "Мистер Глейр, я уже знаю, как этто выглядит. У меня дафно есть любофник" – Глейра и это не убедило, а Ренуар с Базилем зашлись от смеха. Что было общего между ними, сыном бедного портного с окраины Парижа Огюстом Ренуаром и наследником сенатора из Леро, богатого виноградаря, Фредериком Базилем? Лёгкость, с какой давалась учёба, и уверенность в том, что им суждено нечто большее, чем копирование картин, даже если это полотна признанных мастеров. Третьим в свою компанию эти двое приняли Камиля Писсарро, конторщика и сына конторщика с Антильских островов. Он был лет на десять старше их, но молча согласился оставаться в тени; впоследствии он станет не только замечательным живописцем, но и теоретиком их школы. Группа, правда, пока никак не складывалась: ни одному из них не был дан дар бесспорного лидера.

И тогда появился четвёртый.

О, его возникновение на пороге мастерской Глейра запомнили все: безукоризненно одетый, в сорочке с кружевными манжетами – щёголь! денди! И невдомёк было, что в кармане у того ни сантима, да и сам он не инфант, не потомственный дворянин с родословной, взявшей разбег во времена Карла Смелого, а строптивый сын мелкого лавочника из Гавра; звали его Клод Моне. Все быстро привыкли, что он заказывал платье у лучшего портного Парижа, никогда не платил, а когда тот заикнулся о деньгах, сказал со снисходительным высокомерием:

– Если вы настаиваете, мсье, я лишу вас своих заказов.

Однако не манеры влекли к нему Базиля, Ренуара и Пассарро: Клод Моне был столь естественно независим, что невозможно было не восхититься этим свойством юного провинциала.

Для работы с натурой Глейр предлагал своим ученикам невзрачный табурет; Моне проворчал: "Он пригоден лишь для того, чтобы доить коров" – и шагнул на край маленького помоста, где стоял натурщик. Находиться здесь Глейр позволял только самому себе, и поступок ученика лишил его дара речи, а Моне невозмутимо заметил:

– Мне необходимо находиться ближе, чтобы ухватить структуру кожи.

Потом, разглядывая этюд Моне, Глейр попытался взять реванш, сказав с подчёркнутым огорчением:

– Слишком точно передан характер модели. Перед вами коренастый человек – вы и рисуете его коренастым. У него огромные ноги – вы и передаёте их такими, какие они есть. Натура, мой юный друг, хороша как один из элементов этюда, но сама по себе она не представляет интереса.

Моне только улыбнулся – больше глазами, чем губами, но друзья заметили это. Их начинало тяготить откровенное школярство, процветавшее в мастерской Глейра, они были готовы уйти, но Клод Моне неожиданно заявил:

– Мсье Глейр превосходно ставит рисунок. Без такой школы не стоит и думать о том, чтобы сказать в живописи новое слово. А что до остального – его даст нам природа, и прежде всего солнце.

И увлёк друзей в Барбизон, деревушку под Парижем, где из 250 жителей сто были художниками из французской столицы; поразмыслив, Моне предпочёл остановиться рядом, в крохотном сельце Марлотт. В те времена здешние леса ещё сохраняли свою первозданную красоту, она подавляла величием, похожим на холодное великолепие пейзажей Добиньи и Милле, и Ренуар бормотал:

– Не нужно мне столько природы! Дайте мне яблоню в садике на окраине города, и с меня достаточно. Я не нуждаюсь в Ниагарском водопаде!

Клод Моне не столько возражал, сколько гнул своё:

– Глядите на вещи раздельно, друг мой. Это не слитный лес – это отдельные деревья, похожие на натурщиц. Обратите внимание на солнечный свет: прошивая листву, он изменяет и цвет листьев, и свой собственный. А тень? Тень не отсутствие света, друзья, это просто свет другого качества и силы!

Навьючив на себя мольберты, друзья разбредались по лесу; вечерами их хватало только на то, чтобы облиться водой из колодца и выпить по стакану местного вина. Париж был рядом, там кипели страсти, там принимали картины в Салон и отвергали их, сокрушая надежды; друзьям всё это ещё предстояло.

Эмиль Золя, обозреватель газеты "Эвенман", лукавил, когда писал о героине картины Клода Моне "Дама в зелёном" как о незнакомке, – он хорошо знал её:

"Я уже закончил хождение по пустым и холодным залам, когда вдруг заметил молодую женщину, которая, волоча за собой длинный шлейф, идёт к стене, будто в ней есть проход..."

В те времена вечерами в домах царил тусклый газовый свет, жизнь в мастерских замирала, и друзья собирались в кафе. Выбор был велик, но они предпочитали "Гербуа" по улице Батиньоль, 11, близ заставы Клиши. Здесь властвовал Эдуард Мане, самый старший из всех, кроме Писсарро, однако не возраст, а опыт определяли его место в компании: он раньше других прошёл горнило испытаний высокомерного жюри Салона и издевательски настроенной публики, но это не поколебало его убеждений и веры.

– Вы только послушайте, чего они хотят! – говорил Эдуард Мане. – Вы, мсье Золя, послушайте непременно – это пишет ваш коллега: "Мы предпочитаем священную рощу, где бродят фавны, а не лес, где работают дровосеки; греческий источник, где купаются нимфы, а не грязный пруд, где барахтаются утки; полуобнажённого пастуха, который гонит своих коз вергилиевским посохом, а не заросшего до ушей крестьянина с глиняной трубкой во рту". Вы понимаете, друзья, к чему они нас призывают? Чтобы мы писали так называемые классические сюжеты, чтобы наши работы были похожи на холсты, от которых уже трещат залы Лувра!

– По мне, так Лувр вообще стоит сжечь, – пробормотал Писсарро.

– Нет, дорогой друг, – возразил Ренуар. – Полотна, возможно, заслуживают такой участи, а здание следует сохранить. Чтобы детишки могли прятаться в нём во время дождя.

– Мсье Золя? – нетерпеливо окликнул Мане. – Что вы думаете о статье коллеги?

– Типичный буржуазный взгляд на вещи! Толстосумы, разбогатевшие внезапно, а значит, взявшиеся ниоткуда, рассматривают классические полотна как доказательство незыблемости мира и того, что они – они, мерзавцы! – были всегда.

Художники ценили попытки Эмиля Золя защитить их работы, догадывались, что таким скандальным образом он делает себе имя, но не могли предугадать, что произойдёт дальше. Много позже, прославившись, Золя оценил достоинства буржуазного образа жизни, которые стали ему доступны, и с искренним недоумением восклицал: "Как же так! Разве мог я сражаться за такое!" Он написал чудовищный роман "Творчество", герой которого, одержимый и безжалостный художник, был слеплен из воспоминаний о реальных друзьях молодости – Поле Сезанне, но в большей степени Клоде Моне. Роман оскорбил не только их, все они вычеркнули писателя из своей памяти, а Моне прислал ему сдержанное письмо: "Я прочёл книгу и, должен признаться, расстроен и встревожен. Я очень долго сражался за своё понимание искусства и боюсь, что сейчас, в момент успеха, критики могут использовать вашу книгу для того, чтобы нанести нам решительный удар", – но, повторяю, это произошло много позже, а пока в кафе "Гербуа" шла обычная и почти что беспечная пикировка старых друзей.

– А вы, Клод? Почему вы молчите? – неожиданно спросил Эдгар Дега. – Каково ваше мнение обо всём этом?

Дега слыл мастером язвительных реплик, любил, чтобы последнее слово в разговоре оставалось за ним, и счёл Клода Моне, обычно не принимавшего участия в застольных беседах, наиболее подходящей мишенью.

– Какое это имеет значение, дорогой Дега? – улыбнулся Моне. – Разве самое остроумное замечание сейчас поможет мне тогда, когда я поставлю мольберт в лесу или на лугу и столкнусь с настоящими проблемами?

Дега рассмеялся:

– Пленэр! Да я, если бы работал в правительстве, завёл бы специальный отряд жандармерии, чтобы следить за типами, которые пишут пейзаж с натуры! О, я не хочу ничьей смерти – меня бы вполне устроило, если бы ружья были заряжены дробью!

– Желаю вам преуспеть в этом, господин министр! – склонился в шутовском поклоне Клод Моне.

Золя давно заметил, что к их разговорам внимательно прислушивается девушка – совсем юная, лет 17-ти, с удивительным, не по возрасту грустным лицом – и смотрит при этом только на Клода Моне. Уже несколько вечеров подряд она приходит в "Гербуа", садится за соседний столик, пьёт оранжад маленькими глотками и не сводит глаз с молчаливого художника. Потом все заметили это, а когда заметил и Моне, он поднялся, подошёл к девушке, молча протянул ей руку, помог подняться.

И они ушли.

Девушка больше не появлялась в "Гербуа", но когда друзья узнали её в "Даме в зелёном", поняли, что Камилла Донсьё – так звали девушку – никуда не исчезла.

Над "Дамой в зелёном" дружно потешались критики и зрители; газетные остроумцы не уставали печатать шаржи, где длинный шлейф вываливался за край картины, а шея женщины была перекручена, как штопор. Моне старался не обращать внимания на поношения: теперь с ним была Камилла, она родила ему сына, ради них хотелось жить, – но жить было не на что.

Спасением был только Аржантёй, маленький городок, который отыщешь не на всякой карте; если перевести название с французского, выйдет что-то вроде Серебрянки: здесь были сад и река, сюда любили приезжать друзья, и для каждого отыскивался уголок, приятный его взгляду. Моне завёл лодку с навесом, назвал её плавучей мастерской и днями напролёт писал текучую воду, дотошно передавая её изменчивые состояния. И однажды Эдуард Мане, который недолюбливал Клода Моне по нелепой причине (их путали вначале из-за созвучия фамилий), не выдержав, воскликнул:

– Да вы посмотрите, какая у него река! Это же Рафаэль воды!

Признание друзей было дорого.

Однако Салон отвергал их картины одну за другой, а если даже принимал, то развешивал так, что разглядеть их было невозможно; Клод Моне предложил организовать свою выставку, "Салон отверженных".

Оказалось, что затея больше, чем неудача. То была катастрофа.

Критики состязались в остроумии: пейзажи сравнивали с обоями, обнажённую натуру – с пластами гнилого мяса, многофигурные композиции – с горячечными видениями сумасшедших. Моне испытывал боль не столько из-за собственного провала, сколько из-за того, что стал невольной причиной оскорбления друзей, – друзья утешали его, как могли, они любили его, как умели. Клод Моне уже написал прекрасные картины – и "Снег в Аржантёе", и "Паруса в Аржантёе", и "Завтрак на траве", и "Женщин в саду", за которые спустя двадцать лет ему будут предлагать сотни тысяч и миллионы франков, а пока обстоятельства вынуждали его писать отчаянные письма:

"С позавчерашнего дня у меня нет ни одного су, а в кредит больше не дают ни у мясника, ни у булочника. Хотя я и верю в будущее, но, как видите, моё настоящее очень тяжело. Не сможете ли вы срочно выслать мне 20 франков?"

Друзья помогали ему – Ренуар добывал заказы у тщеславных лавочников, они выполняли их вместе; состоятельный Базиль присылал деньги.

Но Базиля вскоре не стало.

18 июля 1870 года император Франции Наполеон III объявил войну Пруссии; предполагалось, что то будет небольшая победоносная прогулка. Фредерик Базиль приехал в Аржантёй, разодетый столь странно, что Моне воскликнул:

– Что с вами, мой друг?

– Это форма зуавов – самых отчаянных полков в кавалерии Франции, – гордо ответил Базиль.

– Вы идёте на войну?

– Разумеется. Родина зовёт.

– Разве родина объявила войну пруссакам? Это сделал тщеславный недоумок, которого вы называете своим императором!

– Вы республиканец, Клод?

– Во всяком случае, не монархист. Вы же знаете, что мой единственный монарх – солнце, моя республика – река, а народ – это цветы и листья. Разве можно желать иного? Опомнитесь, мой друг.

2 сентября, через полтора месяца после объявления войны, Наполеон III капитулировал под Седаном. Французские войска беспорядочно отступали. И не в лихой атаке, а на грязной дороге снаряд прусской артиллерии, вслепую обстреливавшей французские тылы, оборвал жизнь Фредерика Базиля.

Пока шла война, Клод Моне узнал, что в Лондоне обретается некий маршан, торговец картинами, который знает толк в современной живописи. Пристроив Камиллу с сыном к случайным знакомым, Моне отправился за Ла-Манш. Но, прежде чем он отыскал Дюран-Рюэля, того самого странного маршана, Моне увидел нечто, потрясшее его больше всего: легендарный лондонский туман. Да нет, не туман сам по себе, не густое скопление влажного малопрозрачного воздуха, а непостижимость изображения предметов, скрытых туманом: то была такая задача для настоящего художника, что Моне позабыл обо всём. Взгляните на его картину "Темза. Парламент" – и вы поймёте, о чём я говорю.

Позднее он нашёл и Дюран-Рюэля – этому маршану суждено будет сыграть огромную роль в жизни импрессионистов: так с лёгкой или нелёгкой руки Клода Моне стали именовать всё их течение – на злосчастной выставке "Салона отверженных" Моне показал картину, которая называлась "Soleir Levant. Impression" ("Восход солнца. Впечатление"). Дюран-Рюэль купил у Клода Моне несколько работ. Вернувшись во Францию, Клод осыпал Камиллу цветами, драгоценностями и платьями; в честь друзей были даны лукулловы пиры; деньги у Клода Моне никогда не задерживались.

Война, Коммуна, Республика не изменили отношения к художникам нового времени. И дело было уже не в жюри – в жюри Салона попадались вполне вменяемые живописцы, но консерватизм публики оказался несокрушим. Ей хотелось покоя и самодовольной уверенности в том, что в толпе они едины и монолитны, а "Бульвар Капуцинок" утверждал, что в толпе они разобщены, безлики и одиноки. Публике хотелось возвышенной красоты горных водопадов, а ей предлагали "Лягушатник". Даже цветы у этих художников не были изысканны – обычные полевые цветы...

Однажды Моне разбудил Ренуара торжествующим возгласом:

– Я нашёл, что им нужно! Вокзал Сен-Лазар! Когда отправляется поезд, дым паровоза застилает всё так, что кругом ничего не видно! Это волшебная картина! Надо только задержать руанский поезд: освещение куда лучше через полчаса после его отправления!

– Ты спятил, – сказал Ренуар. – Кто тебе позволит такое?

Моне, облачившись в свой лучший костюм, выпустив кружевные манжеты и поигрывая тростью с золотым набалдашником, приказал подать свою визитную карточку директору вокзала. Тот принял его немедленно.

– Я художник Клод Моне. Я решил писать ваш вокзал. Долго колебался, какой выбрать – Северный или ваш, и решил остановиться на вашем. Мне только хотелось бы...

Ошеломлённый директор приказал сделать всё, что потребует художник: поезда задерживали, останавливали, они густо дымили – Моне писал, окружённый почтительным вниманием.

– А я не смел расположиться перед лавкой бакалейщика на углу улицы! – сказал Ренуар, когда вокзальная эпопея Моне завершилась. Тот торжествующе заметил:

– Теперь они наши!

– Кто? – осведомился Ренуар.

– Публика! Буржуа! Покупатели картин! Ведь они полжизни проводят, перемещаясь по железным дорогам! Разве станут они покупать изображения дилижансов или карет, которых больше нет! Ты увидишь: теперь всё изменится!

Не изменилось. И не могло измениться: публика предпочитала видеть на стенах своих квартир дилижансы, которых больше нет. Да тут ещё Дюран-Рюэль, по которому прошёлся катком экономический кризис в стране, временно прекратил покупать полотна импрессионистов, и Клоду Моне не оставалось ничего, как снова садиться за слёзные письма:

"Не можете ли вы мне помочь? У нас в доме нет ни одного су, чтобы мы могли хотя бы поддержать огонь в очаге. В довершение всего жена моя нездорова и нуждается в уходе; она, как вы, вероятно, знаете, родила мне прекрасного мальчишку. Не можете ли вы одолжить мне 2–3 луидора или хотя бы один? Я пробегал вчера весь день, но не смог добыть ни сантима..."

Он было решил взять учеников, хотя терпеть не мог никаких занятий, кроме самой живописи. Затея не удалась. Пришла только одна ученица, юная и предприимчивая буржуазка, и сразу стала оказывать столь утомительные и вульгарные знаки внимания, что художник не выдержал:

– Не тратьте пыл, милочка. Я предпочитаю герцогинь или служанок. От золотой середины меня тошнит.

– Кого же всё-таки вы выберете, – пытаясь отступить с достоинством, спросила девица, – герцогиню или служанку?

– Служанку герцогини! – отрезал Моне.

Лучше бы он этого не говорил. Пройдёт не так уж много времени, и другая буржуазка, куда как опытнее этой недотёпы, вцепится в него мёртвой хваткой.

После рождения второго сына и затянувшейся на несколько лет нищеты Камилла резко сдала; она быстро уставала, но старалась превозмочь усталость, её постоянно мучили боли, но о них она не говорила. Моне был в отчаянии. Камилла – терпеливая спутница трудной жизни непризнанного художника; Камилла – любимая модель и для портретов, и для композиций; Камилла – просто любимая. Он успел написать ещё один – бог весть, какой по счёту – её портрет в костюме японки, намеренно повторив композицию и размер "Дамы в зелёном". Камилла угасала. Нет, не точно: угасание – плавный уход, а Камилла умирала в чудовищных страданиях.

К той поре они перебрались в Живерни, здесь тоже был сад и река рядом. В соседях оказался текстильный магнат из Парижа, Эрнест Гошеде; он называл себя коллекционером, купил у Моне несколько картин. Гошеде редко бывал в Живерни: оставался в Париже – дела требовали, но жена его, хорошенькая Алис, предпочитала природу. Нередко, возвращаясь с этюдов, Моне заставал её в своём доме, и она сочувственно говорила, что Камилле не стало лучше, но она, Алис, сделает всё, чтобы ей помочь, потому что, помогая Камилле, она помогает ему, художнику, а это угодно Богу, потому что, мсье, вы так талантливы, что у меня не достанет слов, чтобы выразить это; я часами стою перед вашими картинами, а могла бы стоять сутками – каждый новый взгляд на них открывает столько невероятного: ведь вы, Клод, – простите, я могу вас называть Клод? – о, Клод, вы просто волшебник!

Теперь скажите мне, что знаете человека, который сумел устоять перед пленительной лестью влюблённой женщины, а я скажу вам, что этот человек никогда никого не любил.

Камилла умерла на рассвете. Смерть часто забирает к себе в тот час, когда начинает казаться, что новый день уже наступил.

Горестно вглядываясь в холодеющее лицо, Моне заметил сначала голубоватое свечение над ним, а потом с ужасом обнаружил, что взгляд его прежде всего отмечает изменение цвета – эти синие, жёлтые и серые тона, появившиеся после смерти. Инстинктивно, не осознавая того, что делает, Моне взял кисть и стал набрасывать последний портрет Камиллы. Он проклинал себя, плакал, пытался разжать пальцы и выпустить кисть, но пальцы не разжимались, и кисть словно бы сама по себе ходила по холсту. Я не человек, подумал он, я животное, вращающее мельничный жёрнов.

Алис Гошеде, мать Четверых детей, терпеливо ждала смерти мужа, родила ещё двоих, и через 13 лет после смерти Камиллы, закрыв мужу глаза, стала второй женой Клода Моне. Как ей казалось, она сделала всё, чтобы вытравить из памяти художника то, что связано с Камиллой. Правда, портреты Камиллы работы Клода Моне и его друзей разошлись по многим музеям и частным собраниям, но ни в одной из книг, связанных с этой темой, я не нашёл – представьте себе – даже упоминаний о том, что где-либо существует графическое или живописное изображение мадам Моне №2.

Пахло спелой травой, солнце чуть пританцовывало, вздрагивало – или это воздух дрожал? – в низине выросли два стожка, обыкновенные стога на обыкновенном лугу. Моне сделал набросок, но солнце немного сдвинулось, тени изменили очертания и цвет.

– Бланш! – закричал Моне падчерице. – Принеси ещё холст! Нет, три холста! Десять!

Небо погасло, потускнели жёлтые купола стогов, но на холсте выходило: солнце здесь было, оно только что ушло.

Так начались "большие серии" Клода Моне – самое непостижимое из того, что он создал: "Тополя", "Руанский собор", "Нимфеи"... Торопливо меняя холсты на подрамнике, художник успевал удержать неповторимое чудо промелькнувшего мига. Но нет на земле ни одного музея, который открыл бы зрителю титаническую работу художника во всей полноте. Картины серий маршаны расхватывали стремительно, даже краске не давая просохнуть, и они разошлись по всему свету, разлучённые навсегда: если найдётся безумец, желающий их соединить, он никогда не сможет сделать этого – теперь не хватит никаких денег.

Вокруг сгущалась пустота – уходили друзья. Промелькнули двадцать лет с Алис – и не стало Алис. И глаза начали изменять.

Он нашёл новую форму живописи – цветами: так любовно возделывал сад, что тот стал похож на огромное полотно, где сочетания цветов изменялись не только от часа суток, но и от течения времени. Он отвёл в сад воду от реки, оборудовал пруд, развёл в нём кувшинки и лилии.

В Париже, на краю сада Тюильри, там, где он выходит на Пляс Конкорд, стоит музей Оранжери. Если смотреть на него сверху, то он, должно быть, похож на восьмёрку. В двух овальных залах, соединённых перемычкой, развешаны картины, изображающие пруд в Живерни: шесть или восемь полотен, не помню точно. В сущности, это одна картина, передающая недоступные обычному взгляду изменения натуры по ходу дня. Многоумные искусствоведы утверждают, что живопись здесь достигла такого совершенства, что стёрла грань между реализмом и абстрактным искусством. Не думаю, что это так. Клод Моне просто остановил мгновенье, потому что всё уходит, но ничто не исчезает, а жизнь всегда – это ожидание следующего дня.

@темы: художники

---

Спасибо, Насть!

25.08.2010 в 13:37

Пишет [J]Magic_greza[/J]:

Берег
Все, или почти все, о "Береге" и его создателях

@темы: РАМТ

---

Фанфик. Гай Гисборн. Осада Акры.

Два года тянулась осада Акры, не нужная никому из осаждавших ее. У христиан было достаточно приморских городов для укрепления на побережье. Занятие или потеря Акры ничего не меняла. Город был нужен итальянским торговцам, которые однако не выставили своего воинства, а добивались еще одной базы руками чужих христианских государей. Город был нужен Ги де Лузиньяну, который всеми правдами и неправдами постарался убедить Ричарда Львиное Сердце в том, что ему нужна эта осада. Крестоносцы пытались взять город с моря – единственной части города, на которую они могли направить свои осадные орудия. Внутренняя часть была занята войсками Саладина, он окружил уже сам крестоносный лагерь, и осаждавшие оказались одновременно и осажденными. Саладин легко получал новые воинские подкрепления со стороны суши, из Месопотамии, легко проникал в осажденную Акру, и христиане не могли ему в этом помешать. Крестоносцев косили голод, болезни и раны, но за исключением нескольких десятков дезертировавших за это время солдат, остальные оставались в строю, удерживаемые железной волей христианских государей. Короли понимали, что Саладин может долго отстаивать Акру, но им хорошо платили генуэзские и венецианские купцы, и часть этих денег шла на оплату службы военачальников, а короля-«рыцаря» Ричарда Львиное Сердце удерживало здесь обещание, данное Ги де Лузиньяну, оказавшееся сильнее присяги в верности ему всего английского государства.
Но время шло, политика измора делала свое дело, город медленно, но верно, терял свои силы, и события стали развиваться быстрее.
Накануне поздно вечером король собрал у себя в палатке военачальников и сообщил, что из Акры, из лагеря осажденных тайный лазутчик передал ему записку, в которой говорилось, что отряд курдов, охранявший восточные ворота города, готов перейти на сторону Ричарда и открыть ему проход в Акру. В связи с чем король приказывает малым отрядом выступить к городу. В случае успеха авангард должен дать знать королю, и войско выступит на помощь.
- А в случае неуспеха? – мрачно спросил сэр Дуглас. Войско и так таяло на глазах, а Ричард продолжал бросать своих рыцарей в бессмысленные стычки только потому, что ему хотелось прославиться как военачальнику, захватившему эту крепость. Всем присутствовавшим на совете было понятно, что эта записка была либо тонкой провокацией защитников крепости, либо провокацией со стороны одного из крестоносных воинств, осаждавших вместе с англичанами Акру. Французский король Филипп, ненавидевший Ричарда за то, что тот не поделился с ним частью Кипра и тем самым нарушил договор о разделе любой захваченной территории, тирский князь Конрад и австрияк Леопольд вполне могли захотеть проверить какую-то свою развединформацию английскими силами, а их войска в случае успеха окажутся куда как ближе, чем войска Ричарда. Это понимали все присутствующие на совете, все кроме короля. Саладин был курдом, и люди его народа, защищавшие город, ни при каких обстоятельствах не могли оказаться предателями. Но Ричард, несмотря на то, что столько времени провел на Востоке, упрямо считал национальные различия химерой и не желал вдаваться в такие тонкости. Король хотел славы и готов был ее добывать любыми способами.
Услышав вопрос сэра Дугласа Ги де Лузиньян, сидевший рядом с королем, усмехнулся.
- Ты должен выполнять приказ, а не обсуждать его, - грубо сказал он, чувствуя свою неуязвимость. Дуглас покраснел от гнева.
- Не тебе учить меня, Ги, - дерзко, как равному бросил Дуглас. – Я в отличие от тебя не проиграл еще ни одной битвы.
- Тихо, - Ричард прервал начавшуюся ссору. – В случае неуспеха, Дуглас, мы будем знать, что нас обманули…
- А не слишком ли большую цену придется заплатить за то, чтобы убедиться в том, что и так понятно, Ваше величество? – не выдержал Дуглас. Нервы военачальников сдавали, и он стал первым, кто решился бросить вызов королю. – Мы не будем знать, кто это сделал, опять погибнут люди… Нужно сначала перепроверить информацию…
Но Ричард рвался вперед и до него никакие советы военачальников не доходили.
- Ты трусишь, - резко и грубо сказал он.
Сэр Дуглас вскочил с места.
- Хоть вы и мой сюзерен, Ваше величество, но вы не имеете права меня оскорблять… - крикнул он в лицо королю.
- Вон отсюда, - голос Ричарда достиг критической отметки. – Сдать командование лорду Груффиду.
- Очень хорошо, - Дуглас выскочил из палатки.
- Ваше величество, - осторожно попытался воздействовать на Ричарда один из его рыцарей свиты. – Сэр Дуглас один из ваших лучших воинов…
- Тебе тоже надоело здесь? – рявкнул Ричард. – Вопрос не в том, хотите ли вы выполнять мой приказ или не хотите, а в том, что надо пойти и сделать то, что я приказываю…
Ободренный молчанием Совета, король изложил свой план. Советники опустили головы. Пойти к Акре и действовать так, как требует Ричард, значило гарантированно сложить свои головы. Отряд должен был состоять всего из шести человек. Чтобы проверить информацию, этого вполне достаточно, а чтобы выстоять в пусть даже небольшой стычке с защитниками крепости, этого очень мало. Но их-то как раз отправляли не получать информацию, а попытаться прорваться в крепость. Джон Уорвик признался самому себе, что не хочет выполнять этот приказ. Просто не хочет, потому что не хочет бессмысленной гибели, пусть даже по приказу короля. В войске уже никто всерьез не воспринимал полководческие и политические способности Ричарда. А постоянное присутствие рядом с королем Ги де Лузиньяна раздражало воинов донельзя. Если бы хотя бы этот план был скорректирован опытными военачальниками, а еще лучше Гаем Гисборном, который был мастером всевозможных тайных комбинаций. А где Гай, кстати?.. Уорвик огляделся. Его не позвали на совет? Быть того не может…
Видимо та же мысль посетила и короля, потому что он вдруг спросил сварливым голосом:
- Где опять болтается Гисборн?
- Извините, Ваше величество, - Гай отодвинул полог и вошел в палатку. – Заинтересовался одним французским воином, якобы случайно оказавшимся вблизи нашего лагеря, показалось что он не тот, за кого себя выдает… но нет, все в порядке…я его отпустил… - легко сочинял Гай, проходя на свое место. Высокий уверенный в себе красавец, упрямо носивший одежду из черной кожи, каждый раз производил впечатление на присутствующих. Многие его не понимали, слишком он отличался от всех остальных. Многих ставила в тупик его способность в самых сложных ситуациях оставаться непоколебимо спокойным и в то же время резко выходить из себя из-за какой-то мелочи. Никто не знал, как себя с ним вести. И сам Гай тоже ни с кем за все это время не завязал дружеских отношений, за исключением Уорвика. Как ни странно, эти два человека, ранее бывшие едва ли не заклятыми врагами, вдруг смогли друг друга понять. После посвящения в Черные рыцари, никто больше Гаю не напоминал о том, что он теперь принадлежит к этому ордену. Но сам он, конечно, не собирался забывать об этом. «Черный или не черный, но я все равно буду вести себя так, как считаю нужным», - решил для себя Гай.
Король тоже недолюбливал Гисборна, но признавал за ним высокую военную выучку, выдающиеся способности разведчика, его образованность и совершенное знание трех иностранных языков, помимо родного. Уорвик обычно способности Гая называл талантом интригана, но сути это не меняло. Ричарда раздражал Гай, но за ним стоял брат короля принц Джон, и король вынужден был терпеть и привечать своего непокорного военачальника.
Ричард кивнул.
- Я сейчас приказал пойти отрядом к восточным воротам Акры и проверить, действительно ли нас там ждут…желающие их открыть…
- Хорошая мысль, - пробормотал Гисборн. Ги косо посмотрел на него. Придраться было не к чему, советник похвалил желание своего короля.
- Но вот все сидящие здесь, видимо решили изменить мне, своему королю, потому что никто не рвется выполнить мой приказ…
Гай пожал плечами. На его лице читался только искренний интерес к тому, что предстояло сделать.
- Я могу пойти и проверить… - предложил он, и все присутствующие легко вздохнули. Уорвик видел, что его друг еще не в курсе, что и как надо сделать. Но он уже привык не беспокоиться понапрасну за Гая. Если тот так легко принял решение, значит у него есть какие-то свои цели, кроме желания выполнить приказ короля.
Ричард удовлетворенно наклонил голову. Уорвику, сидевшему сбоку, показалось, что глаза короля торжествующе блеснули. Но он списал это на неверный свет факелов.
- Вот так вот надо действовать, - Ги де Лузиньян быстренько поднялся, заканчивая совет, и поспешил в палатку, служившую королю столовой. Надо было поужинать.
Гай легко набрал шестерых добровольцев. Многим молодым воинам ему пришлось, скрепя сердце, отказать. В отличие от военачальников рядовые рыцари относились к нему с уважением и даже некоторой любовью. Как правило, если какую-то операцию прорабатывал и возглавлял сэр Гай, то участники этой истории имели все шансы вернуться живыми и в полном составе. А для солдата это значит очень много. Гай по праву считался одним из лучших воинов среди собравшегося под Акрой английского рыцарства.
Гисборн отдавал последние распоряжения, когда к нему подошел Уорвик.
- Зачем тебе это потребовалось, Гай? – задал он другу не дававший ему покоя вопрос.
- Мне нужно встретиться с моим связным в городе… у меня две недели не было повода появиться под стенами Акры…
- У тебя есть в Акре связной? – искренне удивился Джон. Будь он проклят, если он хоть раз за два года подозревал это.
- Конечно… и сейчас, когда Саладин готов запросить мир, мне просто любой ценой надо увидеться со своим знакомым.
- Ричард сегодня уверял, что Саладин продержится еще долго, и наша задача какими угодно средствами взять город и побыстрее…
- Лузиньяну надоело стряхивать со своих атласных одежд скорпионов? – усмехнулся Гай.– Ничего, скоро все кончится…
- Будешь докладывать Ричарду?
- Доложу, - кивнул Гай. – Когда вернусь.
- Не лезь там лишний раз куда не надо…
- И не собираюсь… сообщу королю, что ворота не открыли и никто не вышел…
Друзья рассмеялись и группа разведчиков исчезла во мраке.

Ничего опасного в движении к самой крепости не было. Крестоносцы контролировали большую часть берега, и прятаться нужно было скорее от глаз разведки других христианских армий. Гай и его воины искусно лавировали между старыми арабскими каменными крепостными строениями, сохранившимися вдоль берега. Дорога была недлинной. Вот они миновали последнее строение, внизу шумело море, к нему вела узкая пологая тропинка. А в воду уходили высокие каменные крепостные стены, с первого взгляда не имевшие ни проемов, ни уступов. Рыцари без рассуждений следовали за Гаем. Когда же воины спустились к воде, стало видно, что на стыке холма, с которого они спустились, и ближней стены, есть глубокая ниша, к которой можно было пройти по воде, почти не замочив ног, так там было мелко.
Знаком предложив своим спутникам подождать, Гисборн скользнул в нишу, где его должен был ждать связной, езид Ростом. Он являлся сюда по договоренности с Гаем каждый день в одно и то же время.
- Привет, - радостно бросил Гисборн, увидев, что Ростом на месте.
- Я больше не буду приходить сюда каждый день, - сердито сказал связник. – Меня могут выследить и поймать. Тебя не было две недели…
- Я не мог придти, Ростом… мое исчезновение должно иметь какое-то объяснение, иначе меня тоже могут выследить и поймать… - примирительно сказал Гай, протягивая езиду мешочек с весело звеневшими золотыми монетами. - Это плата вперед…
Ростом заметно смягчился.
- Все равно нам надо более твердо договариваться, - проговорил он.
- Хорошо, дружище… Я постараюсь не нарушать обещаний… но с нашим королем нельзя быть ни в чем уверенным…
- Это точно, - подтвердил Ростом. – Ваш король обманывает всех… и нас и вас…
- Что ты имеешь в виду? – насторожился Гай.
- Гисборн, я понимаю, что услышать то, что я сейчас тебе скажу о твоем короле, очень неприятно, но я должен тебя предупредить… ты всегда хорошо относился ко мне, в отличие от твоих соплеменников, ты видел во мне человека, а не «этого несчастного араба»…
- Ты не араб, - улыбнулся Гай.
- Я об этом и говорю… никому до этого нет дела, кроме тебя… поэтому я тебе скажу то, что никогда не сказал бы никому другому…потому что это не мое дело, если вы передеретесь, нам станет только лучше… Гисборн, ваш король за последние десять дней дважды был в крепости по приглашению Саладина, и оба раза приезжал на закате солнца и отправлялся назад до того, как рассветет… это было в прошлый вторник и три дня назад…он приезжал переодетый слугой…
Гай глубоко вдохнул. Вот то, что не давало ему покоя. Ни с того ни с сего король вдруг стал прихварывать и требовал оставить его в палатке одного, под наблюдением слуги, и ни в коем случае не тревожить. Дни, указанные езидом, совпадали с внезапно накатывающей хворью.
- Что ему здесь было нужно?! – придя в себя спросил Гисборн.
- Они обсуждали условия сдачи. Ричард принимал подарки и обещал, что все устроит согласно желаниям Саладина.
- Значит Саладин решился сдать город?
Ростом кивнул.
Сзади, из глубины ниши, послышался какой-то шум. Гай инстинктивно дернулся в сторону, что-то острое скользнуло по плечу, обожгло болью. Гай резко развернулся, выхватывая меч и защищая собой Ростома, у которого, как у гражданского чиновника, не было оружия. Его противник, бывший в маске и бесформенном черном балахоне, поднял меч и рванулся вперед. Гай скорее почувствовал, чем увидел, как езид отпрянул к стене, прячась и освобождая пространство для боя. Но боя не получилось. Гай поднырнул под меч, занесенный для страшного удара, готового лишить его жизни, и ударил со всей силы своего противника кулаком в лицо. Тот отлетел к противоположной стене, впечатался в нее и медленно сполз на пол. Гай подбежал к нему, сдернул маску. Увидел лицо королевского оруженосца МакИвина, и даже не удивился.
- Ты убил его… - с осуждением произнес позади него езид.
- Я старался… - пробормотал Гай. Раскаяния не было. Слишком многое было поставлено на карту. Если Ричард узнает, чем он занимается в то время, когда он должен выполнять его приказы, у него будут проблемы. Но как он мог быть столь неосторожен, что позволил себя выследить? Или его выследили не сегодня? А если король уже знает, с кем он встречается здесь? И попытка убить их – это приказ короля? А кто еще знает об этом? И защитит ли его имя принца Джона, если Гай рискнет вернуться в лагерь? А возвращаться надо, хотя бы для того, чтобы передать то, что он узнал, Уорвику…
Гай и Ростом уже поднялись наверх, когда на них накинулись охранявшие крепость курды. Резким движением толкнув связного к одному из своих рыцарей, Гай приказал им не ждать остальных, а убираться в лагерь и искать там Уорвика, чтобы рассказать тому о предательстве короля…
Близился рассвет. Уорвик в нетерпении бродил по лагерю, делая вид, что проверяет посты, и ожидая результатов ночной вылазки отряда. Задумавшись, забрел далеко в сторону и оказался на территории лагеря тирского князя-герцога Конрада Монтферратского. Сначала он хотел повернуть назад и тихо убраться туда, откуда пришел. Но потом какой-то странный шум, раздававшийся у палатки герцога, привлек его внимание. Уорвик подошел поближе. Трое оруженосцев Конрада из последних сил удерживали… ассасина, который будучи связанным по рукам и ногам, все-таки ухитрялся вырываться из рук своих врагов. Не обращая никакого внимания на Джона один из оруженосцев изловчился и ударил рукояткой кинжала ассасина по голове. Тот свалился к их ногам.
- Все равно ты у меня заговоришь, - рявкнул тот из слуг Конрада, что был постарше, и они потащили врага в палатку.
Донельзя удивленный Уорвик зашел следом. Оруженосцы уже привязали ассасина к столбу, поддерживавшему палатку, и насильно поили каким-то зельем.
- Граф, - услышал Джон хрипловатый голос Конрада. Он обернулся. Тот сидел на постели, обложенный подушками, и внимательно смотрел на гостя. – Как ты здесь оказался? Давненько тут никого ваших не наблюдалось… Не бойся, нападать не буду… Я ранен… Садись рядом…
Уорвик послушно сел на постель.
- Так что ты тут делаешь?
- Заблудился, - ответил Джон чистую правду. Видимо герцог понял это, потому что хрипло засмеялся:
- Заблудился, - повторил он. – До чего удачно… Я знаю, что ты черный рыцарь… погоди, не перебивай меня… я знаю, и этого довольно… Сейчас опиум подействует и этот ассасин заговорит. Мы узнаем все, кто и зачем его подослал. Хотя мне это и так известно. Сегодня утром этого человека, еще наряженного обычным арабом, видели мои люди… в компании МакИвина, королевского оруженосца… а сейчас он явился убивать меня в наряде ассасина, как того требует их традиция. Но мои люди хорошо обучены, и я еще не забыл, как держать меч. Поэтому еще жив. И мне не надо других доказательств, что этого человека нанял твой король.
- Но зачем ему это нужно? – недоумевал Уорвик. – Вы же делаете общее дело… Без твоих войск ему будет трудно взять крепость…
- Ему теперь вообще будет трудно взять крепость… Филипп (*французский король*) испугался, что Ричард тоже подошлет к нему убийц, и сбежал от меня прямо перед твоим приходом собираться… Уходит назад, домой… трус… У него же тоже счеты с Ричардом, тот не поделил остров Кипр напополам, а кажется именно так предусматривал их договор перед выступлением в поход. Делить пополам все приобретенные территории. И теперь Ричард не может простить Филиппу то, что не поделился с ним половиной острова. – Конрад расхохотался. – Хорошенькая у нас компания…
- Ну а ты?..
- А я терпеть не могу Лузиньяна… и пока он этого комедианта не выставит вон, я не буду иметь с Ричардом никакого дела… и он это прекрасно знает… Я его ненавижу, но я еще не дожил до того, чтобы подсылать к своим недругам наемных убийц… если припрет, я и сам справлюсь…
- Смотри, как бы поздно не было, - бросил Уорвик, втайне надеясь на то, что эти слова дадут свои плоды, и вышел из палатки.
Его все сильнее охватывало беспокойство по поводу отсутствия Гая.

- Джон, где тебя носит? – услышал он голос Гая, когда поравнялся с его палаткой.
- Это ты лучше скажи, где носит тебя, - сердито отозвался Уорвик. Он отодвинул полог и вошел внутрь. За ним последовал Гай, как оказалось искавший друга по всей территории лагеря. По обеим сторонам от входа стояли оруженосцы. Уорвик не мог припомнить, чтобы Гисборн раньше так серьезно относился к собственной безопасности. Он огляделся. Все шестеро рыцарей находились в палатке Гая, вольготно раскинувшись у стенок, и спали. На постели Гисборна сидел высокий черноволосый, черноглазый мужчина, с густой бородой и усами, обликом очень напоминавший курда, и напряженно смотревший на Джона. Все они были изрядно помяты, испачканы в пыли и крови… но все живы и как будто здоровы. Уорвик внимательно посмотрел на Гая. На его черной кожаной одежде мало были заметны следы ночных боев, но это если не приглядываться. Джон заметил, что Гисборн едва держится на ногах.
- Ранен? – заботливо спросил он.
Гай покачал головой.
- Так, задели немного… устал, как собака… сейчас парни принесут воды, приду в себя и можно поговорить… новости очень плохие, Джон…
- Догадываюсь, - процедил Уорвик. Он вкратце передал разговор с Конрадом.
- А это кто? – он кивнул на Ростома, прислушивающегося к их разговору. – Зачем ты притащил сюда этого курда?
- Это не курд, - тихо ответил Гай. – Это езид…
- Кто?
- Езид… они из Персии, как и часть курдов… но они поклоняются огню и враждуют с курдами… Ростома занесла нелегкая в Акру, езидов мало, пришлось притворяться курдом… я вышел на него и он стал нам помогать…потому что не любит Саладина, не любит курдов…
- Я европейцев тоже не люблю, - глухо сказал езид. – Ты единственный приличный человек среди них, Гисборн… Я уеду завтра…
- Езжай, - кивнул Гай. – Ты свободен. Даю слово, что тебя никто не будет удерживать. Только лучше выезжать затемно…
Вымывшись и поужинав Гай вышел с Джоном из палатки. Не столько хотелось подышать свежим воздухом, сколько только снаружи можно было быть уверенным, что их не подслушивают. Спать не хотелось.
- Тебе лучше уехать, - уговаривал Уорвик Гая, беспокоясь за друга. – Мы тут как-нибудь справимся сами.
- Как ты собираешься справляться? – усмехнулся Гисборн. – Тут необходимо радикально решать проблему.
- Думаешь, принц Джон будет лучшим королем Англии, чем Ричард? – открыто ляпнул Уорвик. Гай искоса взглянул на него.
- Почему нет?.. Надо продумать, как лучше сделать, чтобы Ричард отрекся, и у нас не было бы проблем… Зачем стране нужен такой король, который предает ее на каждом шагу…
Уорвик покраснел, искренне надеясь, что Гай этого не заметит.
- Прости, Гисборн… я уж было решил, что ты готов убить короля…
- Пока еще нет… - задумчиво и спокойно протянул Гисборн. – Я все-таки загляну к нему сегодня утром.
За палаткой послышались торопливые шаги Уильяма, оруженосца короля.
- Милорды, его величество приглашает вас на экстренное заседание совета. Поторопитесь пожалуйста.
Гай и Уорвик переглянулись.
- Гисборн, это может быть опасно, если это его идея – убрать тебя с дороги, то появившись у него, ты можешь попасть в ловушку…А мы вдвоем против всех остальных не справимся…
- Это не может быть ловушкой. Даю голову на отсечение, Ричард еще не знает, что я жив…
Гисборн, безмятежно посвистывая, направился к палатке короля. Уильям следовал за ними.
- А это кто? – на мгновение остановился Гай, увидев, что палатку короля охраняют совершенно незнакомые юные оруженосцы.
- Вчера прибыли… Десять человек, присланные брату принцем Джоном, как пополнение охраны.
- Да у него уже охраны столько, сколько у меня человек во всем отряде… - притворно возмутился Гисборн, беря молодежь на заметку. – Дармоеды…
- Сам ты – дармоед… - громко ответил на его слова совсем юный рыжий паренек, стоявший у входа в палатку. Гисборну показалось в его чертах что-то знакомое, он незаметно пригляделся и вдруг узнал своего Йоркширского соседа – Робина из Локсли. Когда Гай покидал свой дом, отправляясь в Лондон, мальчишка еще меч держать толком не умел. А теперь смотри-ка, оруженосец…
- Нет, я не дармоед, - весело сообщил ему Гай, не поддаваясь на агрессивный тон, и прошел в палатку.
- Доброе утро, - поздоровался он. И сразу понял, что не ошибся в своих подозрениях относительно Ричарда. Король вздрогнул от неожиданности и обернулся. Его глаза выражали такое безмерное удивление и такую ненависть, что Гисборну стало не по себе. Усилием воли справившись с непривычным чувством страха, Гай скроил невинное выражение лица и сообщил:
- Герцог Конрад просил вам, ваше величество, передать свою безмерную благодарность…
И снова глаза Ричарда полыхнули злобой. Король побыстрее отвернулся, но в палатке уже повисло напряжение, и многие рыцари поняли, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Гай рассчитал верно. Король не отдаст приказа о его аресте здесь, потому что он успеет и оружие обнажить и объяснить остальным, в чем дело. Ричарду сейчас это не выгодно. Приказ он отдаст позже, когда все разойдутся. Но он не собирается даваться ему в руки.
Наконец-то пришел вечно опаздывающий Лузиньян и совет начался. Собственно, это был не совет. Король Ричард собрал военачальников только для того, чтобы поставить их в известность о своем очередном решении.
- Я хочу сообщить всем, что султан Саладин согласился сдать крепость Акру до начала следующей недели. Войска будут выведены, я приказываю пропустить их беспрепятственно на соединение с их основными силами. Наша сторона выплачивает Саладину выкуп за город и отпускает всех пленников. После этого мы сможем беспрепятственно занять город.
«Свихнулся», - пронеслось в голове Гая. Судя по лицам присутствовавших, эта мысль посетила не его одного.
Ги де Лузиньян щурился, как сытая кошка. Конечно, ему-то точно не придется расплачиваться деньгами за уход султана из Акры. Деньги пойдут из кармана идиота Ричарда, и только из него, так как ни один другой государь не поддержит столь нелепые и невыгодные условия мира. А соответственно из кармана всех жителей Англии, опять поборы, опять недовольства, опять восстания… сколько уже выкачал денег из англичан этот король, практически не бывавший в Англии – уму непостижимо…
- Ваше величество, - сэр Беннет молитвенно прижал руки к груди. – Одумайтесь. Если силы Саладина соединятся, они нас разобьют. Филипп возвращается во Францию, Конрад устранился от дальнейших действий. У нас почти не остается сил…
- Взять труса, - юные оруженосцы Ричарда окружили сэра Беннета, заставив отдать им меч и под гробовое молчание остальных повели из палатки.
- Казнить ослушника, - бросил вслед Ричард и оруженосец постарше преданно и уверенно кивнул.
Уорвик смотрел на сидевшего напротив Гая и видел, как у того темнеют глаза, становясь совсем черными. Таким разгневанным он видел его всего дважды, и оба раза это было страшно. Сейчас он молил бога, чтобы его друг сдержался и не наломал дров. Гисборн мельком взглянул на Джона, дернул плечом и отвернулся.
- Я никого не задерживаю, - торжествующе объявил Ричард и военачальники потянулись к выходу.
- Уорвик, погоди…
Джон даже не оглянулся.
Гай и Уорвик вышли вместе.
- Я не вернусь туда, - сказал другу рыцарь свиты его величества. – Иначе я сверну ему шею… Я черный рыцарь… я прежде всего черный рыцарь, а уже потом …
- Занимаешься самовнушением? – усмехнулся Гай. – Мы действительно теперь только черные рыцари, и больше никто… Нас разжаловали молча, прямо сейчас… Как только мы останемся одни, на нас бросится свора королевских псов… У тебя есть, где спрятаться до завтра?..
Уорвик кивнул. Он был уверен, что Конрад примет их обоих с распростертыми объятиями.

Гай шел убивать короля. Еще накануне ему и в страшном сне не могло причудиться, что он решится на клятвопреступление, на убийство своего государя, своего командира. Но в том-то и дело, что вчера вечером Ричард в одночасье перестал быть для него и государем и командиром. Остался только никчемный бездарный лживый, тупой и жестокий властитель… и как король с легкостью поставил крест на своем рыцаре, так и Гай счел свой договор с королем расторгнутым. Гисборн не обманывал сам себя. Причиной его решения было не только желание не допустить этого позорного мира с Саладином, не только не допустить гибели рыцарей в случае соединения войск султана, но и желание спасти себя от неминуемой смерти в случае, если король останется жив. Если Ричард выиграет, то Гисборну и Уорвику больше не будет покоя ни на Востоке, ни в Европе. Гай даже не был уверен, что и принц Джон в этом случае сможет защитить его. Поэтому начатое дело следовало довести до конца, без всякой жалости.
Конрад отправил с Гаем трех своих слуг, нарядив их в одежды воинов ислама, а Уорвик с лошадьми должен был ждать их неподалеку. Отходившие в шесть часов утра из Палестины корабли французского короля Филиппа брали Уорвика и Гая на борт.
Гисборн и трое его спутников осторожно, не делая лишних движений, приблизились к палатке. Двоих из охраны, стоявших снаружи Гай вырубил ударами рукоятки меча. Парни были ни в чем не виноваты, и Гисборн не мог заставить себя убить их. Но бесчувствие в течение часа гарантировать вполне мог. Осторожно откинув полог, он бесшумно вошел в палатку короля, и точно также поступил с юными телохранителями, которые находились внутри. Гай находился уже рядом со спавшим Ричардом, когда один из слуг задел снаружи крепления соседней палатки. Та закачалась, разбудив обитателей. Увидев арабов рядом с палаткой короля, юноши рванулись наружу и Гай услышал истошный крик одного из парней:
- Мач, на короля совершено покушение, беги за помощью…
Откуда-то появились еще молодые оруженосцы в цветах короля Ричарда, Гисборн рванулся наружу, чтобы разделаться с неожиданной помехой. «Господи, сколько же их?». Махал мечом, стараясь не подпускать к себе и оглушать, не убивая, терял драгоценные секунды. Свистели стрелы, и в какой-то момент Гай осознал, что остался один, его спутники убиты, а парень, рыжий Робин из Локсли, ранен и лежит на земле. Он рванулся обратно в палатку короля, тот проснулся, но уже не был опасен Гаю. Меч взлетел и… натолкнулся на препятствие в виде меча Робина. Гай еще пытался прорваться к королю, которого своим телом закрывал мальчишка, но вскоре понял, что это бесполезно. Робин превосходно владел мечом, их силы были равны. Гай сделал последнюю попытку, попытался обмануть противника, но Робин не поддался на обман, а неосторожно вытянутую вперед правую руку пронзила острая боль. Гай едва успел перехватить меч левой. Но тут снаружи раздались крики и Гисборн метнулся к выходу.
- Не того ты защищаешь, - в сердцах крикнул он Робину.
Он едва успел. Сбежавшиеся на помощь рыцари сгрудились в палатке и у Гая появилось время исчезнуть из их видимости. Не обращая внимания на боль в раненой руке он в течение нескольких секунд, задыхаясь от быстрого бега, домчался до места, где его ждал Уорвик. И остановился, стиснув зубы и едва не застонав в голос от новой боли и горя. Его друг, с которым они прошли столько дорог, столько вынесли и пережили, лежал на песке рядом с лошадьми и умирал от случайной стрелы.
Гай упал на землю рядом с ним. Он уже видел, что ничем не может ему помочь.
- Джон, - позвал он. Раненый открыл глаза.
- А, живой, - еле слышно прошептал Уорвик и попытался улыбнуться. – А я даже и не понял, что случилось…Ну как, удалось?
Гисборн покачал головой.
- Жаль… не хотел я оставлять тебя одного, но приходится… я уже не смогу следовать за тобой. Береги себя и помни, Гисборн – ты черный рыцарь…! Принц Джон тебе поможет, вернешься в Англию, отправляйся прямо к нему…Прощай!
Гай закрыл другу глаза. Прочел молитву. Потом вытер невольные слезы, сел на коня и поскакал к причалу, где его ждал корабль.

Когда корабль прибыл на Мальту, Гисборна догнало письмо Конрада о том, что Ричард и Саладин заключили мир. Покушение на короля и пережитый им страх все-таки сыграли свою роль. Ричард пошел на соглашение с остальными христианскими государями. Выработанные ими совместно новые условия мира были приняты султаном. Акра была сдана, Саладин обязался возвратить Иерусалим и другие завоеванные им области в обмен на жизнь солдат мусульманского гарнизона, попавших в плен к Ричарду; кроме того султан обязался предоставить две тысячи заложников из знатных семей.
«Значит, все-таки все это было не зря!».
Корабль брал курс на Лондон.

@темы: Армитэйдж

---

Отличный актер )

22.08.2010 в 20:53

Пишет [J]Magic_greza[/J]:

Алексей Вертков
сайт

@темы: театры

---

Утащила у Иришки )))

@темы: Армитэйдж

---

"...Некоторые христианские государи подозревались в связях с ассасинами. Один из них - Ричард Львиное сердце, хотя английские писатели тщетно пытались снять с него обвинение в том, что он подстрекнул ассасинов к убийству Конрада Монферратского...".

@темы: история

---

Утащила у Thahar )))

Ваш психотип (опросник Айзенка)

Экстраверт /Потенциальный экстраверт/ ((лат. extra - вне, versio - поворачивать, обращать) - обращенность сознания и внимания человека в основном на то, что происходит вокруг него.) Конкордант /Потенциальный конкордант/ (Большая эмоциональная устойчивость) Общая характеристика: Сангвиник Искренность ответов на тест: откровенные ответы

ПРОЙТИ ТЕСТ

@темы: тесты

---

Tony SV, рада знакомству!

@темы: ПЧ

---

Праздник фонтанов 2010

peterhofmuseum.ru/page.php?id=48&event=45



"Фонтаниана"

2010 в Государственном музее-заповеднике «Петергоф» в этом году будет проходить два дня подряд - 17 и 18 сентября.

На Большом каскаде Нижнего парка пройдет феерическое мультимедийное действо, в котором величие старинной архитектуры и фонтанов Петергофа соединится с широкомасштабной пространственной проекционной, световой, лазерной и пиротехнической инсталляцией.

Действие будет состоять из двух взаимосвязанных частей. В первой части, посвящённой Году Франции в России, зрители увидят световой балет «Болеро с огнём» на музыку Мориса Равеля. Помимо ярких световых, огненных и проекционных композиций, в этой постановке впервые примут участие большая труппа современного балета и огненный театр «Альфа-домино». Вторая часть - «Фонтаниана» - будет посвящена 305-ой годовщине со дня основания Петергофа.

Важнейшим элементом художественно-постановочного решения всего представления явится использование современной многофункциональной световой, проекционной и пиротехнической аппаратуры. Посредством этого оборудования и уникальных спецэффектов, Большой дворец и и легендарные фонтаны станут действующими лицами и исполнителями главных ролей уникального фантастического спектакля. На глазах у зрителей они будут рождаться и оживать, визуально трансформироваться и приобретать причудливые формы и очертания. В ореоле динамических световых композиций и фейерверков, на фасаде станут «проявляться» живописные картины, удивительные узоры, портреты царственных особ, гербы и флаги, проплывать корабли и распускаться цветы, пылать пожары и мерцать свечи, наполняя представление отчётливым содержанием и красочными эффектами.

Для создания визуальных образов спектаклей будут использованы как репродукции шедевров российской и мировой живописи и артефакты из коллекции ГМЗ «Петергоф», так и специально подготовленная живопись и графика.

@темы: Петергоф

---

Размышления на работе...)

Да, в детстве я играла в Робин Гуда,
В разбойничье безбедное житье…
И миропонимание свое
Я черпала, как дети все, оттуда –
Из детских игр, фантазий, из кино –
Они учили дружбе, славе, чести…
И что друзья всегда должны быть вместе,
Им жить и думать нужно заодно.

Но жизнь все расставляет по местам,
И я не знаю – то ль к добру, то ль к худу,
Но я давно не верю Робин Гуду
И детских книг рассыпанным листам.
Любовь и дружба только «для своих»,
Для избранных забота и участье
Приносят людям очень мало счастья –
Пускай хоть кто провозглашает их.

Любовь способна принести беду,
А жизнь спасти готовы злые люди,
И путаница эта вечно будет
Неразрешимой тайной на виду.
Добро пассивно, по всему судить,
Всего лишь слово, нет за этим воли…
И злу обычно выпадает доля
Порядок в этом мире наводить…

И вот тогда добро покажет класс
И закричит, махая кулаками,
«Гоните зло, ведь видите вы сами,
Как начинает зло тиранить вас…»…
И хаос воцаряется вослед,
И радостно грохочет канонада…
Не с каждым злом бороться, люди, надо,
От доброты бывает больше бед.

С годами стала я совсем другая,
Люблю и понимаю сэра Гая.

@темы: стихи мои

---

Гадание: Демотиваторы-найди свой

Демотиваторы-найди свой

Ваше имя Ваш демотиватор)

все гадания на aeterna.ru

Демотиваторы-найди свой

Ваше имя Ваш демотиватор)

все гадания на aeterna.ru

@темы: гадания

---

А у нас сегодня ураган был...

"...По сообщению очевидцев, Петергофское шоссе завалено поваленными деревьями, в одном месте рухнули провода, из трех рядов остался только один – правый ряд встречки. В Петергофе прошел град размером с перепелиное яйцо...".

@темы: Петербург

---

Фанфик. Гай Гисборн на Кипре.

Кипр. Кирения. 1191 г.

Море было на редкость спокойным. Волны лениво накатывались на песок, на воде играли вечерние солнечные блики, медленно сдвигаясь к западу, словно прощаясь. На берегу, в свою очередь надвигаясь на море, устраивались на ночь тени, от деревьев, от сохранившихся полуразрушенных античных построек. Но старые здания пострадали не только от времени, часть из них была разрушена не далее как неделю назад, когда солдаты английского короля Ричарда Львиное Сердце взяли наконец замок Кирению, резиденцию византийского императора Исаака Комнина. Тяжелая многомесячная осада закончилась успешно. Император был схвачен и закован в серебряные цепи. Ричард пока держал его при своей особе, не зная, что с ним делать. А в замке вот уже несколько дней продолжались нескончаемые пиршества по случаю одержанной победы. Победа была тем более приятна, что в этой битве Англия приобрела первое территориальное владение на Средиземном море.
Выдержавшие тяжелые битвы солдаты и военачальники один за другим выбывали из строя в течение этого длительного праздника. Железный организм воинов был не в состоянии справиться с возлияниями вслед за бесконечными здравицами в честь победителей. И то одного, то другого пирующего уносили из пиршественной залы в домик местного лекаря.
Гай Гисборн сбежал сам. Бросил на растерзание Бахусу своих воинов и незаметно скрылся из замка. Он умел пить, и мог выпить очень много, но это даже для него было слишком. Мучительно болевшая голова требовала отдыха и свежего воздуха, и Гай отправился на берег моря. Окунувшись в теплую, нагретую солнцем за день, воду, Гисборн немного пришел в себя, покачался на волнах, бездумно глядя в темнеющее небо. Ему так редко за последние годы выпадало блаженное безделье, что каждый раз это казалось подарком судьбы. Блаженство наяву, потому что сон облегчения не приносил. Во сне ему являлись кошмары, сцены сражений, разрушенные и брошенные города. И только уже под утро, измотанный борьбой со своими сновидениями, он засыпал, чтобы через два, а то и меньше, часа проснуться и снова окунуться в такую ненавистную, но уже такую привычную военную жизнь.
Поэтому редкими минутами отдыха следовало пользоваться. Тем более тогда, когда плоды битв были столь впечатляющими и приятными. Гай вышел на берег, набросил на плечи рубашку и удобно устроился на песке под невысокой сосной, с наслаждением вдыхая целебный морской воздух и наслаждаясь одиночеством. Подумать только, еще неделю назад тут весь берег кишел стычками между воинами Ричарда и Комнина. К берегу приставали корабли, вновь прибывшие солдаты теснили уставшую армию византийского императора к замку… и люди сражались и умирали только потому, что Исааку Комнину очень захотелось получить себе в жены невесту Ричарда Львиное Сердце – Беренгарию Наваррскую. Никакого другого повода для войны не было, и Ричард, двигаясь прямым ходом в Палестину, совсем не горел желанием приобретать Кипр для Англии. Он с удовольствием бы миновал его и не стал осаждать крепость, если бы не случай.
Флот Ричарда попал в сильную бурю, и один из кораблей, на котором находилась его невеста, был выброшен на остров Кипр. По личному приказу Комнина все, кто выжил, были доставлены к нему. Надо отдать должное императору, он обеспечил своих пленников, а именно таковыми они оказались в замке, вполне сносными условиями существования, и даже прислал к ним своего лекаря. Но отпускать без большого выкупа не пожелал. А Беренгарию сразу объявил своей будущей женой и назначил дату свадьбы. Сообщение об этом стоявшему на рейде Ричарду принес один из доверенных воинов императора, попросив смириться с неизбежным и убрать корабли из территориальных вод Кипра, а еще лучше продолжить свой путь в Святую землю. Ричард отправил гонца обратно, объявив Комнину войну. Войска Ричарда пошли на приступ, но потребовался не один месяц, прежде чем Кирения была взята…
Гай вздрогнул от неожиданно начавшейся грозы и открыл глаза, уже привычно пытаясь понять, спал он все-таки или просто лежал с закрытыми глазами. Над головой собирались тучи. Промокнуть не хотелось и Гисборн поспешил обратно в замок. Он едва успел до хлынувшего потоком дождя, вбежав в ворота замка.
- Гай, - окликнул его Джон Уорвик, рыцарь личной свиты Ричарда. Человек, которого Гай терпеть не мог за тщеславие и заносчивость. – Какого черта, куда ты провалился?
- Ходил проверять посты, - пожал плечами Гисборн. – Вам-то уже море по колено… Вы завоевали весь мир…
- А ты?..
- А я выполняю приказы своего короля… больше от меня ничего не требуется…
- Ты уверен?..
- Что еще король может потребовать от рыцаря?..
Уорвик внимательно посмотрел на Гисборна. Будучи умным человеком, он прекрасно видел отношение к себе со стороны Гая, но сейчас было не до прежних обид.
- Что потребовать? – усмехнулся он. – Например, изменить своей стране…
- Что ты несешь? – глаза Гая потемнели, он сжал кулаки, хотел уже пустить их в ход, но что-то в последнюю секунду заставило его сдержаться. – Ричард – король Англии…
- Я тоже так думал до сегодняшнего вечера, - печально сказал Уорвик, оценив сдержанность своего недруга. В данной ситуации без Гисборна было не обойтись, как бы они раньше не относились друг к другу. По крайней мере, даже если Гай пошлет их всех с их идеями, он точно никого из них не предаст. А это уже очень много.
- Что случилось? – отрывисто спросил Гай.
- В замок прибыл Ги де Лузиньян… Где-то пару часов назад…
- Что здесь надо этому тупоголовому французишке? – удивился Гисборн. Ги де Лузиньян, бывший король Иерусалима, бездарно проигравший все битвы Саладину, виновник гибели многих тысяч своих солдат, по собственной жадности и тупости лишившийся всех владений в Святой земле, ни у кого не вызывал симпатии, даже у своих соотечественников.
- Пойдем! – кивнул Уорвик. – Сейчас сам все узнаешь.
Рыцари поспешили в пиршественную залу. Войдя, остановились на пороге, в тени, чтобы не привлекать внимания. В центре зала, как и раньше, восседал Ричард с чаркой в руке. А рядом с ним разодетый в свои лучшие одежды и навесивший на себя, как баба, многочисленные драгоценности, сидел Ги де Лузиньян, еще более обрюзгший и полысевший, чем раньше.
- Мы все должны быть благодарны королю Иерусалима, Ги де Лузиньяну, за внимание к нашей победе над Византией, - уверенно, напористо и напыщенно говорил Ричард. – Мы все ценим его визит сюда на Кипр и многочисленные подарки, которые он нам привез.
- Ги – бывший король, профукавший все, что было можно, трус и иноземец… - выкрикнул пьяным голосом рыцарь Лангфорт, при гробовой тишине в зале.
Ричард кивнул своей охране, воины быстро подошли к Лангфорту, взяли его под руки и вывели из залы. Только сейчас Гай и Уорвик заметили, что по периметру зала, скрытые колоннами, стоят многочисленные воины в цветах Лузиньяна. Они переглянулись.
- В знак глубокого уважения, которое я питаю к своему гостю, - продолжил Ричард, и уже похоже, никто не осмеливался ему возразить. – И в знак любви к прекрасной Франции, - продолжил английский король. – Я дарю Ги де Лузиньяну завоеванный нами остров Кипр и отказываюсь от всех прав на него.
Уорвик едва успел схватить за руку Гая, рванувшегося к Ричарду.
- Молчи, Гисборн, - бешено зашипел он. – И себя и нас всех погубишь… Сейчас это бесполезно!
Прозрение наступило неожиданно, и вместе с ним пришла боль. Боль от разрушенных надежд, от вдребезги разбитых романтических идеалов, от потерянной веры, от заполняющей душу пустоты. Гай словно увидел перед собой совершенно другого короля. Человек, правитель, перед которым он преклонялся все это время, за которого он готов был отдать свою жизнь, исчез. Теперь Гисборн ясно видел, что Ричард не более, чем жадный, поверхностный и бездарный властитель, для которого нет понятия чести, понятия родины. Который вполне способен продать свою душу любому за побрякушки и звонкие эпитеты. Правителя, который втравил Англию в совершенно ненужную стране войну… И этому человеку он служил столько лет верой и правдой… Гисборн застонал в голос, и стон его больше напоминал рычание отчаявшегося зверя.
Уорвик с сочувствием смотрел на Гая.
- Мы раньше не смогли поговорить с тобой, Гисборн, потому что ты бы нам не поверил…
- Кому – вам? Может хватит уже загадок?..
- Ордену Черных рыцарей, - брякнул Уорвик, решив обойтись без намеков и недомолвок.
Гай медленно повернулся к нему и посмотрел в глаза бывшему недругу.
- Значит, это правда, то, что я слышал?..
Теперь настала очередь удивляться Уорвику.
- А ты о нас слышал?..
- Да…
- И что ты думаешь теперь?
- Я думаю о всех, кто погиб за этот остров, за освобождение Берегарии… за то, чтобы их гибель была вот так запросто в качестве подарка преподнесена французскому ублюдку…Я возвращаюсь в Англию, Уорвик, завтра же…
- Ты спятил, Гисборн… тебя убьют при первой же попытке покинуть остров… неужели ты этого еще не понял? Да очнись же ты наконец! Где твои хваленые мозги?!
Гай отвернулся и с силой стукнул кулаком по каменной стене. Резкая боль в правой руке привела его в чувство.
- Что ты предлагаешь? – грубо спросил он.
- Стать одним из нас… и отомстить королю, за все!..
- Стать черным рыцарем?! – Гай покачал головой.
- Погоди отказываться…
- Я не отказываюсь, я просто уверен, что меня никто не примет…
- Напрасно, Гисборн… Принц Джон, а именно он является нашим настоящим магистром, уже давно сообщил всем нам, что если ты решишь примкнуть к нашему ордену, то, чтобы тебе не чинили никаких препятствий. Он уважает тебя и считает, что ты заслуживаешь лучшего, чем просто бездарно погибнуть за интересы короля-предателя.
Гай усмехнулся. Он прекрасно понимал, что, воспользовавшись обстоятельствами, его просто перетягивают на свою сторону те, кто собирается использовать его обретенную ненависть к Ричарду, что на этой стороне он будет точно таким же наемником, каким был до этого. Гисборн не верил уже никому. Но интересы его и интересы этого довольно-таки могущественного ордена совпадают. Он тоже хочет отомстить Ричарду и его клевретам за себя, за своих солдат, за Англию… А тогда – почему бы и нет?..
- Хорошо, я согласен, - кивнул Гай. – Как будет проходить церемония посвящения?.. В темных и жутких подвалах, при свечах и в масках?
- А ты все-таки романтик Гисборн… - улыбнулся Уорвик. – Ничего, это скоро пройдет…Еще до того, как мы доплывем до Святой земли, ты официально станешь частью нашего ордена, и думаю – не самым последним человеком в нем… Твой статус военачальника и твои знания уже давно оценены заинтересованными людьми…
- Слушай, Уорвик, а ты не можешь выражаться попроще?..

@темы: Армитэйдж

---

Совершенно точно - с этого года терпеть не могу жару и лето!!! Люблю осень, зиму; дождь, грозу, холод и снег... и желательно побольше!!!

@темы: личное